"МЕЗОЕВРАЗИЯ ИНТЕРТРАДИЦИОНАЛ"

отец Яков Кротов

*Освенцим глазами любви*

Примечательная книга Матвея Гейзера «Плач Иеремии» (М., 2009, 383 с.). Самое интересное – воспоминания автора (хотя больше всего – очерки о Михоэлсе, Утёсове и др.). А среди воспоминаний самое пронзительное – эпизод жизни в гетто. Гейзер вообще-то не Матвей, имя поменено в разгар антисемитской кампании 1956 года. Он Мотл, Мотл Моисеевич. Впрочем, родители назвали его Марком – но в память о деде по имени Мотл. Когда после войны ему восстанавливали погибшие в гетто документы, то паспортист вписал имя «Мотл», исполняя директиву: евреи должны носить еврейские имена.
В его воспоминаниях звучат местечки, названия которых сейчас на слуху в фамилиях «Шаргородский», «Шкловский», «Бершадский», «Шполянский»… Да, Шпола – это еврейское местечко, где русские отлично говорили на идиш – уж не знаю, о. Михаил Шполянский потомок евреев или тех самых русских.
О войне – точнее, о гетто в Бершади – Гейзер помнит немного. Вообще-то он помнит одно, зато это он помнит так, что в книжке эпизод повторен дважды.
Зима 1944 года. Марку Гейзеру четыре года, он дружит с мальчиком Вэлвэлэ. Родители подарили его другу клетку с маленькой серой птичкой.
«Она-то и стала нашей единственной детской отрадой. Мы разговаривали с ней, кормили с рук. Через несколько дней мы случайно выпустили её из клетки, и птичка полетела по улицам гетто, а мы понеслись за ней. К нашей неописуемой радости под вечер пичуга сама вернулась в своё жилище. С той поры мы стали её выпускать каждый день».
Однажды птичка перелетела за чёрную колючую проволоку, которая окружала гетто.
«Не задумываясь, Вэлвэлэ пробрался через колючее ограждение и весь в кровавых царапинах побежал за ней. Навстречу ему на мотоцикле мчался новый комендант. Он остановился, в три шага догнал Вэлвэлэ и ударил его ногой в лицо. Мой друг упал. Немец связал ему руки верёвкой, привязал её к сидению мотоцикла и нажал на газ…. Птичка метнулась вслед за Вэлвэлэ, а он так кричал!.. Больше я никогда не видел своего друга, но в моих ушах до сих пор нет-нет, да раздастся его крик.
Сколько ни проходит лет, я часто вижу одно и то же: безжизненное тело Вэлвэлэ, как пёрышко, скользит по улице, вымощенной необработанным камнем бруковке, и птичка, словно лёгкая его детская душа, летит за ним».
Гейзер говорит: "Не надо делать из Шоа - шоу". Катастрофа - это не шесть миллионов, это вот один мальчик, одна птичка... И не говорите мне, что одно не исключает другое. Исключает, потому что когда "шесть миллионов", тогда можно поднять руку на очередного мальчика - немца, русского, чеченца или араба. Для защиты своего мальчика или своей девочки. А когда просто - один Вэлвэлэ... А, что говорить... Вот сижу и шмыгаю носом...
Почему говорят о невозможности «богословия после Освенцима», «философии после Освенцима»? Разве Освенцим научил, что есть какой-то количественный предел в уничтожении людей, после которого авторитаризм – жёсткий? Вот шесть миллионов – жесть, а несколько сотен тысяч жителей Чечни (не только чеченцев, стоит помнить) – это мягкость?
Нет! Урок Освенцима прямо противоположный. Нельзя ждать, когда появится вторая жертва. Между второй и шестьюмиллионной интервальчик небольшой. Алмаз, которым измеряется жёсткость авторитаризма – это одна-единственная человеческая жизнь. Одинаково драгоценна жизнь Михника, умного, пожилого и богатого поляка, и жизнь чеченского недоросля, необразованного и нищего, застреленного по кремлёвской индульгенции во время сбора черемши – и неважно, русский или чеченский стрелял, у пальца, который нажимает курок, нет национальности. Стыдно измерять мягкость беззакония тем, сколько людей отправлено за решётку. Только своего палача имеет право человек назвать «мягким палачом», «либеральным палачом». Чужого палача так называть недопустимо.

Источник: http://krotov.info/yakov/5_veka/20_moi/1943_shoa.htm